ПОТЕРИ РОССИЙСКОЙ МОЛОДЕЖИ ОТ ВНЕШНИХ ПРИЧИН И ФАКТОРЫ, ИХ ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ - «Социальные аспекты здоровья населения» электронный научный журнал

DOI: 10.21045/2071-5021-2019-65-6-4

^1,2Семенова В.Г., ^1,2Иванова А.Е., ^1,2Сабгайда Т.П., ^1,2Евдокушкина Г.Н., ²Запорожченко В.Г.
¹ Институт социально-политических исследований РАН, Москва, Россия
² ФГБУ "Центральный НИИ организации и информатизации здравоохранения" Минздрава РФ, Москва, Россия

Резюме

В настоящее время существует целый ряд исследований, посвящённых смертности российского населения как от травм и отравлений в целом, так и отдельных внешних причин, где подробно исследуется эволюция и структура потерь от этих причин и в возрастном, и в региональном, и в нозологическом аспектах. Однако до настоящего времени не проводилось исследований, анализирующих ситуацию в контексте мотивации этих потерь, пытающихся понять меру ответственности за них личности и общества.

Целью данного исследования является оценка эволюции потерь молодёжи от внешних причин в 2000-е годы в России и её регионах, в контексте основных факторов, определяющих эти процессы.

В статье предложен подход к оценке потерь российской молодёжи от внешних причин с позиций ценности человеческой жизни на уровне индивидуума и общества. Показано, что в 2000-е годы опережающими темпами снижалась смертность от причин, обусловленных недооценкой жизни на индивидуальном уровне. Вследствие этого, в мужской популяции значимость потерь вследствие поведенческих факторов риска в 2000-е годы заметно снизилась, превышая, тем не менее, вклад потерь, обусловленных социальными проблемами (небезопасной социальной средой); в женской – значимость этих групп практически сравнялась. Аналогичные тенденции проявились на региональном уровне, где низкая смертность молодёжи от внешних причин ассоциирована с низкой значимостью потерь, обусловленных поведенческими факторами риска на фоне высокой доли смертности, обусловленной небезопасностью социальной среды, в ареале неблагополучия наблюдается зеркальная ситуация. При этом в обеих группах причин снижение смертности сопровождалась модернизацией структуры и приближением к европейской модели смертности от внешних причин.

Можно констатировать, что с дальнейшим улучшением качества жизни в России снижение смертности молодёжи от внешних причин будет происходить в первую очередь за счёт осознания ценности человеческой жизни, что приведёт к снижению значимости потерь, обусловленных этими причинами. Можно предположить, что дальнейшая эволюция смертности от внешних причин пойдёт по «женской» модели, согласно которой роль ценностных ориентиров личности и социальных институтов практически сравнялась. По сути, это означает, что повышение ценности жизни для индивида формирует своеобразный запрос к деятельности социальных институтов, в чьи задачи входит обеспечение безопасности жизнедеятельности.

Ключевые слова. Смертность от внешних причин; ценность человеческой жизни на уровне личности и общества; здоровье молодежи.

Контактная информация: Семенова Виктория Георгиевна, email: Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script
Финансирование. Исследование не имело спонсорской поддержки.
Конфликт интересов. Авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов.

Для цитирования: Семенова В.Г., Иванова А.Е., Сабгайда Т.П., Евдокушкина Г.Н., Запорожченко В.Г. Потери российской молодежи от внешних причин и факторы, их определяющие. Социальные аспекты здоровья населения [сетевое издание] 2019; 65(6):4. URL: http://vestnik.mednet.ru/content/view/1117/30/lang,ru/ DOI: 10.21045/2071-5021-2019-65-6-4

LOSS DUE TO EXTERNAL CAUSES AMONG THE RUSSIAN YOUTH AND ITS DETERMINING FACTORS
^1,2Semenova V.G., ^1,2Ivanova A.E., ^1,2Sabgayda T.P., ^1,2Evdokushkina G.N., ²Zaporozhchenko V.G.
¹The Institute of Socio-Political Research of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia
²Federal Research Institute for Health Organization and Informatics of Ministry of Public Health of Russian Federation, Moscow, Russia

Abstract

Currently, there are a number of studies devoted to mortality of the Russian population from injuries and poisoning in general, as well as individual external causes with a detailed analysis of evolution and structure of loss due to these causes by age in both regional, and nosological aspects. However, to date, no studies have been conducted to review the situation in the context of drivers of the loss, to attempt at understanding the extent of responsibility of the individual and society.

The purpose of the study is to assess evolution of the youth loss from external causes in the 2000s in Russia and its regions, in the context of the main factors determining these processes.

The article proposes an approach to evaluate loss among the Russian youth from external causes from the perspective of the value of human life at the individual and society level. It is shown that in the 2000s, mortality due to causes related to underestimation of life at the individual level decreased at a faster pace. As a result, in the male population, the significance of loss due to behavioral risk factors markedly decreased in the 2000s, exceeding, however, the contribution of loss due to social problems (unsafe social environment); in the female population, the significance of these groups was almost equal. Similar trends were registered at the regional level with low mortality from external causes among young people associated with low significance of loss due to behavioral risk factors against the background of a high share of mortality due to unsafe social environment. In the problem area a mirror situation is observed. At the same time, in both groups of causes, the decrease in mortality was accompanied by modernization of the structure and getting closer to the European model of mortality from external causes.

It can be stated that with further improvement of quality of life in Russia, reduction in mortality from external causes among youth will be primarily due to the recognition of the value of human life resulting in a significant reduction in the associated loss. It can be assumed that the further evolution of mortality from external causes will follow the "female" model, according to which the role of personal values and social institutions is almost equal. In fact, this means that increasing value of life for the individual forms a certain request for activities of social institutions, whose scope of work includes life safety.

Keyword. Mortality from external causes; value of human life at the individual and society level; youth health.

Corresponding author: Viktoriya G. Semenova, email: Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script
Information about authors:
Semenova V.G., http://orcid.org/0000-0002-2794-1009
Ivanova A.E., http://orcid.org/0000-0002-0258-3479,
Sabgayda T.P., http://orcid.org/0000-0002-5670-6315
Zaporozhchenko V.G., http://orcid.org/0000-0002-6167-7379
Acknowledgments. The study had no sponsorship.
Conflict of interests. The authors declare no conflict of interest.

For citation: Semenova V.G., Ivanova A.E., Sabgayda T.P., Evdokushkina G.N., Zaporozhchenko V.G. Loss due to external causes among the Russian youth and its determining factors. Social'nye aspekty zdorov'a naselenia / Social aspects of population health [serial online] 2019; 65(6):4. Available from: http://vestnik.mednet.ru/content/view/1117/30/lang,ru/. (In Rus). DOI: 10.21045/2071-5021-2019-65-6-4

Введение

Наиболее длительные и устойчивые тренды продолжительности жизни населения России сформировались за последние 13 лет: начиная с 2005 г., продолжительность жизни выросла на 8,7 года у мужчин и на 5,4 года у женщин, достигнув в 2017 гг. 67,6 и 77,8 года соответственно. Тем не менее, несмотря на эти впечатляющие сдвиги, наша страна отстаёт от постиндустриальных государств на 12-15 лет в мужской и на 8-10 лет в женской популяции, и этот проигрыш формируется в первую очередь за счёт населения младших трудоспособных возрастов. Это делает молодёжь – ключевую в экономическом, социальном, репродуктивном отношении возрастную страту – основной группой риска избыточных потерь в России.

Крайне важным представляется, что основным источником потерь среди молодёжи являются внешние причины: в настоящее время потери российской молодёжи – населения 15-29 лет – обусловлены травмами и отравлениями на 2/3 в мужской и почти наполовину в женской популяции.

Однако, прежде чем разрабатывать меры по снижению смертности российской молодёжи от внешних причин, следует понять, какими глубинными причинами обусловлены инциденты, приведшие к фатальным последствиям.

Нельзя забывать, что молодёжь являлась возрастной группой, наиболее склонной к риску, во все времена и во всех странах – молодые люди склонны переоценивать свои силы и недооценивать риски того или иного поступка. Именно поэтому все потери от внешних причин обусловлены либо неосторожным (девиантным, рискованным) поведением конкретных людей, либо недостатками работы социальных институтов, которые должны учитывать эти особенности и минимизировать вытекающие из них риски. Таким образом, все потери от внешних причин можно ассоциировать, прямо или косвенно, с недооценкой ценности человеческой жизни в личностном либо общественном сознании.

Следует сразу подчеркнуть, что выделение личных и социальных аспектов в контексте ценности жизни далеко выходит за рамки чисто академические: именно это разделение позволит выработать систему практических мер по снижению смертности молодежи в том или ином регионе, придаст ей адресность, являющуюся залогом эффективности любого мероприятия.

Обсуждая поведенческие риски, можно назвать огромное число факторов, побуждающих отдельного человека совершить тот или иной поступок, приведший к необратимым последствиям, однако следует помнить, что именно низкая ценность собственной жизни определяет потери от суицидов, алкогольных и наркотических отравлений, низкая ценность жизни другого человека – потери от убийств.

В этом контексте весьма показательным представляется социальный вектор девиантного поведения – все поведенческие риски приобретают максимальное значение в низших стратах общества: чем выше уровень и качество жизни в том или ином регионе, тем чаще человеческая жизнь рассматривается как высшая ценность, и, следовательно, тем меньшее значение приобретают проблемы девиантного поведения, выраженные в алкоголизме, наркомании, склонности к насилию, направленному внутрь (суициды) и вовне (убийства).

С другой стороны, множество инцидентов обусловлено принципиально иными факторами: они определяются не личными мотивами, а состоянием среды, сложившейся в данном обществе, включая и антропогенные, и природные ее аспекты. Так, безопасностью (или опасностью) социальной среды, окружающей человека, определяются потери от таких причин, как транспортные происшествия, производственный травматизм, случайные падения и утопления. На первый взгляд, потери от этих причин во многом обусловлены неосторожным поведением пострадавшего, однако представляется, что работа социальных институтов в обязательном порядке должна учитывать человеческий фактор (а именно – неосторожное поведение, особенно молодого человека) и минимизировать риски, им обусловленные.

Таким образом, внешние причины, в зависимости от внутренних мотивов, их определяющих, в целом условно можно разделить на 2 группы: в первую входят инциденты, обусловленные низкой ценностью жизни в глазах отдельного человека, во вторую – проблемами социальной среды, сложившейся в данном обществе, качеством работы социальных институтов, отвечающих за ее безопасность, т.е. недооценкой ценности жизни в глазах общества.

В настоящее время существует целый ряд исследований, посвященных смертности российского населения как от травм и отравлений в целом, так и отдельных внешних причин, где подробно исследуется эволюция и структура потерь от этих причин и в возрастном, и в региональном, и в нозологическом аспектах [1-14].

Однако до настоящего времени не проводилось исследований, анализирующих ситуацию в контексте мотивации этих потерь, пытающихся понять меру ответственности за них личности и общества.

Целью данного исследования является оценка эволюции потерь молодёжи от внешних причин в 2000-е годы в России и её регионах, в контексте основных факторов, определяющих эти процессы.

Материал и методы

В контексте поставленной задачи конструктивным представляется разделение основных внешних причин на группы в зависимости от ведущих факторов риска возникновения этих инцидентов.

Первая группа формируется за счет причин, прямо или косвенно обусловленных низкой ценностью жизни, своей или чужой. В эту группу входят, во-первых, потери, обусловленные очевидными факторами риска – потреблением алкоголя и наркотиков. Однако, помимо алкоголя и наркотиков, о низкой ценности жизни свидетельствуют потери вследствие насилия, обращенного на себя (самоубийства) и на других (убийства). При этом нельзя забывать, что существенным фактором и суицидов, и убийств является злоупотребление алкоголем. Таким образом, в эту группу по условию входят случайные отравления алкоголем (Х45), наркотиками (Х42), самоубийства (Х60-Х84) и убийства (Х85-Y09).

К сожалению, существенная часть перечисленных инцидентов переводится в латентную форму под рубрикой «Повреждения с неопределенными намерениями» (Y10-Y34), куда входят как алкогольные и наркотические отравления, так и латентные самоубийства, и убийства [8,15-20]. Поэтому, чтобы учесть реальный уровень потерь от алкогольных и наркотических отравлений, в эту группу, помимо случайных отравлений алкоголем и наркотиками, будут включены алкогольные (Y15) и наркотические (Y12) отравления с неопределенными намерениями.

Оценка латентных убийств и самоубийств, входящих в блок «Повреждения с неопределенными намерениями», будет проведена по опубликованной ранее методике, основанной на механизме реализации инцидента [17], согласно которой к латентным суицидам будут отнесены повешения (Y20) и падения/прыжки с высоты с неопределенными намерениями (Y30), к латентным убийствам – контакты с острым и тупым предметами с неопределенными намерениями (Y28-Y29), а также уточненные и неуточненные повреждения с неопределенными намерениями (Y33-Y34).

Во вторую группу входят случайные инциденты, обусловленные проблемами небезопасной социальной среды – это случайные падения (W10-W19) и утопления (W65-W74), воздействие низкой температуры (Х31), случайные удушения (W75-W84), пожары (несчастные случаи, вызванные огнем и дымом) (Х00-Х09), транспортные происшествия (V01-V99). Безусловно, в эту группу следовало включить и потери вследствие производственного травматизма, но, к сожалению, существующая система учета не позволяет в явном виде выделить эти инциденты.

Размытые инциденты, истинную причину которых в рамках существующей статистики установить не удалось, объединены в третью группу. Можно констатировать, что существенная часть их формируется за счет отравлений размытой этиологии (исключая алкогольные и наркотические отравления), что указывает либо на неосторожное поведение жертвы, либо на недоработки социальных институтов. Тем не менее, невозможность выявления хотя бы предполагаемых факторов риска для этой группы причин лишает детальный анализ этой группы актуальности в рамках поставленной в данном исследовании цели.

Чтобы избежать флуктуационных сдвигов смертности 15-29-летнего населения в российских регионах, были рассчитаны среднегодовые уровни смертности за 5-летние интервалы – в 2000-2004 и 2013-2017 гг.

Классификация территорий по уровню того или иного показателя основана на стандартной процедуре расчета средней и стандартного отклонения.

Результаты

Смертность российской молодежи от внешних причин в 2000-е годы снизилась более чем 2-кратно (в 2,2 раза в мужской и в 2,1 раза в женской популяции. Особо следует отметить опережающие темпы снижения смертности от причин 1-й группы: так, потери, определяющиеся низкой ценностью человеческой жизни на индивидуальном уровне, снизились в период исследования соответственно на 59% и 55,1% против 47,4%- и 47%-ного снижения смертности от причин 2-й группы, обусловленных проблемами социальной среды (табл. 1).

В контексте настоящего исследования принципиально важным представляется, что в первой группе опережающими темпами и в мужской и в женской популяции снижалась смертность от убийств (в 3,4 и 4 раза соответственно), 2-е место по темпам позитивных тенденций занимали алкогольные отравления (соответственно 3,3- и 3,7-кратное снижение показателей). 3-е место занимали наркотические отравления, смертность от которых снизилась в 2,2 раза у молодых мужчин и на 39,8% - у их ровесниц. Наименее выраженными (особенно у женщин) оказались позитивные тенденции суицидальной смертности, смертность от которых снизилась на 48,2% и 25% соответственно (табл. 2).

Таблица 1

Структура смертности российской молодежи от внешних причин в 2000-е годы в контексте ценности человеческой жизни на индивидуальном и социальном уровне.

Группы причин смерти	2000-2004				2013-2017
	мужчины		женщины		мужчины		женщины
	На 100 тыс.	%	На 100 тыс.	%	На 100 тыс.	%	На 100 тыс.	%
Внешние причины	293,7	100,0	63,1	100,0	135,3	100,0	30,7	100,0
1-я группа	152,9	52,1	29,6	47,0	62,7	46,3	13,3	43,3
2-я группа	95,9	32,7	24,9	39,5	50,5	37,3	13,2	43,0
3-я группа	44,8	15,3	8,5	13,5	22,2	16,4	4,2	13,7

Следствием этих сдвигов оказались достаточно существенные изменения в структуре смертности от причин, обусловленных низкой ценностью жизни, особенно значимые у женщин: из табл. 2 видно, что в 2000-е годы резко снизилась значимость убийств (26,3% против 36,8% у мужчин и 27,7% против 49,8% у женщин) на фоне роста вклада суицидов (57,9% против 45,9% и 59,5% против 35,6%), подобная иже ситуация наблюдалась с алкогольными и наркотическими отравлениями: доля алкогольных отравлений снизилась с 9% и 9,1% до 6,7% и 5,4%, значимость отравлений наркотиками выросла с 8,3% и 5,5% до 9,2% и 7.4% соответственно.

Таким образом, можно констатировать, что если у мужчин изменения в картине смертности, обусловленной низкой ценностью жизни на уровне личности, носили скорее количественный характер, то у молодых женщин они свидетельствуют о качественных изменениях, происшедших в 2000-е годы: если в первые годы исследования потери в этой группе в первую очередь определялись убийствами, то в конце – самоубийствами.

Важным представляется также, что в 2000-е годы алкогольные отравления в этой возрастной группе отошли на 4-е место, уступив 3-е место наркотическим отравлениям.

Таблица 2

Структура смертности российской молодежи от потерь, обусловленных низкой ценностью жизни на индивидуальном уровне (1-я группа), в 2000-е годы.

Группы причин смерти	2000-2004				2013-2017
	мужчины		женщины		мужчины		женщины
	На 100 тыс.	%	На 100 тыс.	%	На 100 тыс.	%	На 100 тыс.	%
Отравление алкоголем (Х45, Y15)	13,7	9,0	2,7	9,1	4,2	6,7	0,7	5,4
Отравление наркотиками (Х42, Y12)	12,7	8,3	1,6	5,5	5,7	9,2	1,0	7,4
Самоубийства (Х60-Х84, Y20, Y30)	70,1	45,9	10,6	35,6	36,3	57,9	7,9	59,5
Убийства (Х85-Y09, Y28-Y29, Y33-Y34)	56,3	36,8	14,8	49,8	16,5	26,3	3,7	27,7
1-я группа	152,9	100,0	29,6	100,0	62,7	100,0	13,3	100,0

Оценивая происшедшие сдвиги, следует подчеркнуть, что снижение смертности от группы причин, определяющихся ценностью человеческой жизни, привело к резкому снижению значимости насилия, направленного на других (убийства), а также такой малоцивилизованной причины, как алкогольные отравления. Можно констатировать, что снижение смертности от причин этой группы сопровождалось модернизацией ее структуры в направлении приближения ее к европейской модели.

Характеризуя сдвиги во 2-й группе причин, характеризующих безопасность окружающей среды – сфере ответственности общественных институтов – следует указать, что наиболее высокими темпами снижалась смертность от несчастных случаев, обусловленных воздействием низких температур (говоря бытовым языком – обморожений или замерзаний), составившими 3,2 и 3,3 раза соответственно. Далее следует отметить потери, обусловленные пожарами (2,8- и 2,5-кратное снижение показателей), и случайными утоплениями (2,7- и 3,8-кратное снижение показателей). Смертность от случайных падений снизилась в 2,1 раза у мужчин и на 44,8% у женщин, от случайных удушений – на 48,1% и 47,1% соответственно. Минимальными темпами (на 37,6% и 38,8% соответственно) снижалась смертность от транспортных происшествий (табл. 3).

Таблица 3

Структура смертности российской молодежи от потерь, обусловленных низкой ценностью жизни на социальном уровне (2-я группа), в 2000-е годы.

Группы причин смерти	2000-2004				2013-2017
	мужчины		женщины		мужчины		женщины
	На 100 тыс.	%	На 100 тыс.	%	На 100 тыс.	%	На 100 тыс.	%
ДТП (V01-V99)	54,8	57,1	16,1	64,8	34,2	67,7	9,9	74,7
Случайные падения (W10-W19)	8,1	8,5	2,1	8,4	3,9	7,7	1,2	8,8
Случайный утопления (W65-W74)	18,6	19,3	3,2	12,7	6,8	13,5	0,8	6,4
Случайные удушения (W75-W84)	4,2	4,3	0,7	2,7	2,2	4,3	0,4	2,7
Н/с, вызванные огнем (Х00-Х09)	4,4	4,6	1,3	5,3	1,6	3,1	0,5	3,9
Воздействие низкой температуры (Х31)	5,9	6,1	1,5	6,1	1,9	3,7	0,5	3,5
2-я группа	95,9	100,0	24,9	100,0	50,5	100,0	13,2	100,0

Эти сдвиги привели к существенному росту в этой группе значимости транспортных происшествий, выросшей в 2000-е годы с 57,1% и 64,8% до 67,7% и 74,7% соответственно, на фоне снижения доли обморожений (с 6,1% и в мужской и в женской популяции до 3.7% и 3,5% соответственно), потерь, обусловленных пожарами (с 4.6% и 5,3% до 3,1% и 3,9%) и случайных утоплений (с 19,3% и 12,7% до 13,5% и 6,4% соответственно). При этом вклад случайных падений в 2000-е годы изменился незначительно (8,5% и 8,4% в начале и 7,7% и 8,8% в конце исследования), вклад случайных удушений остался неизменным, составив 4,3% и 2,7% соответственно.

Таким образом, можно констатировать, что изменения, происшедшие во 2-й группе причин, являются принципиально схожими со сдвигами, отмеченными в 1-й, а именно – со снижением смертности в этой группе ее структура приобретает гораздо более цивилизованный характер за счет роста значимости дорожных происшествий на фоне снижения вклада таких маргинальных причин, как обморожения и пожары.

Вследствие этих изменений в 2000-е годы наблюдалось снижение вклада 1-й группы причин (с 52,1% до 46,3% у мужчин и с 47% до 43,3% у женщин) на фоне увеличения доли причин 2-й группы (с 32,7% и 39,5% до 37,3% и 43% соответственно), при этом доля 3-й, размытой, группы причин изменилась незначительно (15,3% и 13,5% против 16,4% и 13,7% соответственно).

Таким образом, можно констатировать, что снижение смертности от внешних причин не было случайным: оно происходило на фоне роста значимости человеческой жизни в среде российской молодежи, о чем свидетельствуют и опережающие темпы позитивных тенденций в этой группе причин, и максимальные внутри этой группы темпы снижения смертности от убийств как высшей формы пренебрежения человеческой жизнью. Это привело к резкому снижению доли потерь, обусловленных низкой ценностью жизни в глазах личности, среди внешних причин в целом.

Следует подчеркнуть, что при этом возрастает значимость жизни в социальном контексте, в глазах общества.

Крайне интересным в этом контексте представляется тот факт, что в женской популяции доля потерь, обусловленных ценностью жизни, и безопасностью социальной среды, практически уравнялась, а у мужчин структура смертности от внешних причин в контексте факторов, их обусловливающих, в конце исследования оказалась к близкой к таковой у женщин в начале 2000-х годов: женщинам по природе их свойственно более осторожная, бережная модель поведения, характеризующаяся меньшими рисками потери жизни.

С другой стороны, на фоне более цивилизованной формы поведения личности возрастает значимость социальных институтов, деятельность которых направлена на сохранение человеческой жизни. При этом в современном мире по мере его благоустройства максимальными темпами снижается смертность от малоцивилизованных причин, таких, как обморожения или пожары, однако все более модернизирующаяся среда приводит к замедленным позитивным тенденциям потерь, обусловленных антропогенными факторами как таковыми – транспортными происшествиями или случайными падениями (у молодежи это, в подавляющем большинстве, падения с высоты).

Сравнивая картину потерь в 1-й и 2-й группе, можно отметить, что по мере снижения смертности молодежи от внешних причин Россия все более приближается к европейской модели, согласно которой потери от травм и отравлений на ¾ определяются 2 причинами – суицидами и транспортными происшествиями (соответственно 1-я и 2-я группы в контексте настоящего исследования).

Таким образом, можно констатировать, что с дальнейшим улучшением качества жизни в России снижение смертности молодежи от внешних причин будет происходить в первую очередь за счет осознания ценности человеческой жизни, что приведет к снижению значимости потерь, обусловленных первой группой причин. Можно предположить, что дальнейшая эволюция смертности от внешних причин пойдет по «женской» модели, согласно которой роль ценностных ориентиров личности и социальных институтов практически сравнялась.

Однако в условиях такой страны, как Россия, с ее огромной географической, культурно-этнической, социально-экономической гетерогенностью, не может не встать вопрос: насколько универсальными являются отмеченные сдвиги или же они характеризуются региональной спецификой?

Первый вопрос, который возникает в ходе регионального анализа: определяются ли темпы изменения смертности от внешних причин в российских регионах изначальным уровнем смертности?

В целом следует отметить, что существенной зависимости изначального уровня потерь с темпами их изменения ни в случае внешних причин в целом, ни в случае выделенных групп причин не наблюдалось, о чем свидетельствуют коэффициенты ранговой корреляции между региональным распределением смертности и темпами ее изменения, составившие -0,14 у мужчин и 0,03 у женщин в случае внешних причин в целом, -0,12 и 0,14 в случае потерь, обусловленных поведенческими факторами, -0,19 и -0,25 в случае потерь, обусловленных проблемами социальной среды.

Действительно, из 20 регионов с максимальными темпами позитивных тенденций в мужской популяции 6 (Пермский край, Калининградская, Ленинградская, Тверская, Оренбургская и Иркутская области) входили в ареал неблагополучия (группу территорий с максимальными уровнями смертности мужчин в 2000-2004 гг.), 1 – Санкт-Петербург – в ареал благополучия, остальные 13 регионов – в срединную зону. Еще более показательной представляется полюсная группа с минимальными темпами снижения смертности от внешних причин: в нее входили 7 регионов с минимальными уровнями смертности (Адыгея, Дагестан, Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия, Воронежская, Курская и Томская области), 6 входили в ареал неблагополучия (республики Алтай и Тыва, Чукотский АО, Курганская, Амурская и Сахалинская области), остальные регионы характеризовались уровнями смертности, близкими к общероссийским.

Второй вопрос, который не может не возникнуть: за счет каких причин достигаются наиболее и наименее выраженные позитивные сдвиги в российских регионах?

Анализируя группу регионов с максимальными темпами позитивных тенденций смертности от внешних причин в мужской популяции, видим, что из 20 территорий 8 (независимо от изначального уровня смертности от внешних причин) входили в число регионов с максимальными темпами снижения смертности от обеих групп причин, 9 – от причин только 1-й группы, и 2 (Вологодская и Московская области) – от причин только 2-й группы. Тюменская область вошла в число территорий с максимальными темпами снижения смертности от внешних причин за счет 3-ей группы.

Ситуация с полюсной группой (регионы с минимальными темпами снижения смертности мужчин от внешних причин) выглядит принципиально иной: из 20 территорий этой группы на 5-ти отставание формировалось за счет причин 1-й и 2-й групп, на 5-ти – за счет 1-й группы и на 10-ти (т.е. на половине этих территорий) – за счет причин 2-й группы. Отметим, что в число этих 10 территорий входила Карачаево-Черкесия – единственный российский регион, где смертность от причин 2-й группы выросла на 14,4% на фоне 2,9-кратного снижения смертности от причин 1-й группы.

В женской популяции, как и у мужчин, группа регионов с максимальными темпами позитивных тенденций смертности от внешних причин слабо ассоциировалась с изначальным уровнем показателей: из 13 регионов этой группы высокие уровни показателей были отмечены в 5 (Хабаровский край, Калининградская, Новгородская, Смоленская и Кемеровская области), низкие – в Москве, остальные территории относились к срединной зоне.

При этом группа территорий с минимально выраженными позитивными тенденциями у женщин почти наполовину (8 регионов из 19) формируется за счет регионов с изначально низкими показателями смертности (Адыгея, Дагестан, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Белгородская, Воронежская, Брянская и Курская области), с одной стороны, с другой – в нее входят регионы ареала неблагополучия (республика Алтай, Сахалинская область и Чукотский АО). В остальных 8 регионах этой группы уровень смертности от внешних причин был близок к среднероссийскому.

Отметим, что в женской популяции из 13 территорий с максимальными темпами снижения смертности от внешних причин почти на половине их (6 регионов) выигрыш определяется максимальными темпами позитивных тенденций и в 1-ой, и во 2-й группах, в 5 регионах – во 2-ой группе и только в 2 (Москва и Санкт-Петербург) – в 1-ой группе.

Группа с наименее выраженными позитивными тенденциями смертности женщин от внешних причин формируется из 19 регионов, из них в 2 (Магаданская область и Чукотский АО), в отличие от мужчин, потери в 2000-е годы выросли более чем на 9%. Отставание в темпах в этом ареале наполовину (9 территорий) формируется за счет минимальных темпов снижения (а в 2 указанных – роста) показателей и 1-ой и 2-й группы причин, в 5 регионах – за счет 1-ой, в 5 – за счет 2-ой группы причин.

Особо следует выделить регионы, которые по темпам снижения показателей 1-ой и 2-ой группы оказались в полюсных ареалах. Так, в мужской популяции Калмыкии и Кемеровской области и среди женщин республики Марий Эл, Нижегородской и Саратовской областей, а также населения Мордовии отмечены максимальные темпы снижения смертности от причин 1-ой и минимальные – 2-ой группы, у мужчин Мурманской и Ростовской, а также женщин Костромской и Псковской областей сложилась обратная ситуация.

Таким образом, можно констатировать, что у молодых мужчин залогом динамичных позитивных сдвигов в регионах являются либо опережающие темпы снижения показателей в обеих группах причин, либо причин 1-ой группы, т.е. либо совместные усилия личности и общества по преодолению рисков, связанных с угрозой жизни, направленных или случайных, либо минимизация поведенческих факторов риска. В полюсной группе позитивные сдвиги замедляются в первую очередь проблемами социальной среды, т.е. низкой ценностью жизни в глазах общества.

В женской популяции высокие темпы позитивных сдвигов в регионах определяются в равной мере опережающими темпами снижения смертности в обеих группах причин и причин 2-ой группы, т.е. либо осознанием ценности жизни как личностью, так и обществом, либо повышением ответственности социальных институтов за безопасность окружающей среды. Отставание же в темпах позитивных сдвигов в российских регионах определяется в первую очередь совместными проблемами как личности, так и общества в оценке человеческой жизни.

Эффект совместных усилий личности и общества (как в контексте ускорения позитивных тенденций, так и его замедления) и в мужской и в женской популяции не нуждается в комментариях, поэтому принципиальными представляются гендерные различия: если у мужчин опережающие позитивные сдвиги наблюдались в первую очередь в тех регионах, где высокими темпами снижалась смертность, обусловленная поведенческими факторами риска, то у женщин – скорее вниманием к проблемам социальной среды.

Таблица 4

Классификация российских регионов по уровню смертности 15-29-летних мужчин от внешних причин в зависимости от факторов, ее определяющих (среднегодовые показатели 2013-2017 гг.).

Вклад причин 2-ой группы	Вклад причин 1-ой группы
Вклад причин 2-ой группы	Низкий (≤40,7%)	Средний (40,8%-50,4%)	Высокий (≥50,5%)
Территории с низкой смертностью от внешних причин (≤118,9 на 100000)
Низкий (≤33,1%)	Кабардино-Балкария		Санкт-Петербург, Мурманская, Ростовская
Средний (33,2%-43%)	Волгоградская	Ивановская, Саратовская	Астраханская
Высокий (≥43,1%)	Адыгея, Дагестан, Северная Осетия, Ставропольский, Белгородская, Пензенская	Москва, Татарстан
Территории со средним уровнем смертности от внешних причин (119-174,5 на 100000)
Низкий (≤33,1%)		Марий Эл, Алтайский, Самарская	Башкортостан, Омская, Свердловская, Томская
Средний (33,2%-43%)	Липецкая, Московская	Калмыкия, Карелия, Чувашия, Камчатский, Пермский, Приморский, Хабаровский, Вологодская, Калининградская, Кировская, Нижегородская, Новосибирская, Оренбургская, Рязанская, Тульская, Тюменская, Ульяновская	Архангельская, Костромская, Ярославская
Высокий (≥43,1%)	Карачаево-Черкесия, Мордовия, Краснодарский, Брянская, Воронежская, Калужская, Курская, Орловская, Смоленская, Тамбовская, Тверская	Владимирская, Ленинградская, Псковская
Территории с высокой смертностью от внешних причин (≥174,6 на 100000)
Низкий (≤33,1%)		Коми, Кемеровская, Чукотский АО	Бурятия, Тыва, Хакасия, Забайкальский, Красноярский, Иркутская, Магаданская, Челябинская
Средний (33,2%-43%)		Алтай, Саха (Якутия), Удмуртия, Амурская, Курганская, Сахалинская	Еврейская АО
Высокий (≥43,1%)	Новгородская

Таблица 5 - Классификация российских регионов по уровню смертности 15-29-летних женщин от внешних причин в зависимости от факторов, ее определяющих (среднегодовые показатели 2013-2017 гг.).

Вклад причин 2-ой группы	Вклад причин 1-ой группы
Вклад причин 2-ой группы	Низкий (≤37,4%)	Средний (37,5%-49,1%)	Высокий (≥49,2%)
Территории с низкой смертностью от внешних причин (≤24,4 на 100000)
Низкий (≤39,2%)	Кабардино-Балкария	Ростовская	Санкт-Петербург
Средний (39,3%-48%)		Москва, Тамбовская, Ярославская
Высокий (≥48,1%)	Дагестан, Карачаево-Черкесия, Северная Осетия, Татарстан, Ставропольский	Ивановская
Территории со средним уровнем смертности от внешних причин (24,5-43,2 на 100000)
Низкий (≤39,2%)	Самарская	Алтайский, Кемеровская, Мурманская	Коми, Удмуртия, Омская, Свердловская, Томская, Челябинская
Средний (39,3%-48%)	Волгоградская, Нижегородская, Саратовская, Смоленская	Башкортостан, Карелия, Марий Эл, Чувашия, Камчатский, Хабаровский, Астраханская, Вологодская, Калининградская, Липецкая, Новгородская, Новосибирская, Оренбургская, Орловская, Тульская, Тюменская, Ульяновская	Пермский, Приморский, Архангельская, Кировская, Костромская
Высокий (≥48,1%)	Адыгея, Мордовия, Краснодарский, Белгородская, Брянская, Владимирская, Воронежская, Калужская, Курская, Московская, Пензенская, Рязанская, Тверская	Ленинградская, Псковская
Территории с высокой смертностью от внешних причин (≥43,3 на 100000)
Низкий (≤39,2%)		Амурская, Сахалинская	Алтай, Бурятия, Саха (Якутия), Тыва, Забайкальский, Красноярский, Магаданская, Еврейская АО, Чукотский АО
Средний (39,3%-48%)		Курганская	Хакасия, Иркутская
Высокий (≥48,1%)		Калмыкия

Замедленные позитивные тенденции смертности от внешних причин у мужчин наблюдались в первую очередь в регионах с пониженным вниманием к проблемам социальной среды, у женщин – в равной мере за счет поведенческих факторов риска либо проблем окружающей среды.

При этом и в мужской и в женской популяции темпы позитивных сдвигов смертности от внешних причин практически не зависели от исходного ее уровня.

В этом контексте закономерным представляется вопрос о сформировавшейся вследствие этих сдвигов структуре смертности от внешних причин российской молодежи в зависимости от индивидуального или социального осознания ценности человеческой жизни (соответственно 1-я и 2-я группа причин). Подробная классификация всей совокупности российских территорий приведена в табл. 4-5, однако основные закономерности позволяет выделить сравнение структуры в полюсных группах регионов с низкой и высокой смертностью от внешних причин – соответственно ареалах благополучия и неблагополучия.

Первое, что следует отметить при анализе регионального распределения смертности российской молодежи от внешних причин – это формирование универсального для смертности российского населения в целом вектора «благополучный Запад – неблагополучный Восток»: действительно, ареал экстремального неблагополучия (10 территорий с максимальными уровнями смертности) формируется практически полностью за счет сибирских и дальневосточных территорий (самым западным регионом ареала является Курганская область), в ареале благополучия нет ни одной азиатской территории. Отметим, что этот результат совпадает с выводами В.А. Кузьменкова, охарактеризовавшего сибирские и дальневосточные регионы России как зоны повышенного риска асоциального поведения [21].

Сравнение полюсных по уровню смертности ареалов выявило их принципиальные различия по структуре потерь: типичной для ареала благополучия является низкая компонента потерь, обусловленных поведенческими факторами риска, т.е. высокая ценность жизни на индивидуальном уровне – подобная ситуация отмечена на половине территорий ареала благополучия, обратная же картина встречается только на четверти территорий ареала у мужчин и на 1 территории у женщин.

Вследствие этого в ареале благополучия на первый план выходит социальная компонента, ответственность общества за человеческую жизнь: высокая значимость этой компоненты отмечена на половине территорий ареала, низкая – только на четверти и у мужчин, и у женщин.

В ареале неблагополучия картина является зеркальной: у мужчин – на половине, у женщин – почти на ¾ территорий ареала отмечена высокая компонента потерь, обусловленных поведенческими факторами риска, т.е. характерной чертой этих регионов является низкая ценность человеческой жизни на индивидуальном уровне (отметим, что низкий вклад причин 1-ой группы отмечен только 1 раз – у мужчин Новгородской области). С другой стороны, типичной для этих территорий является низкая компонента потерь, обусловленных социальными проблемами. Однако можно ли полагать, что на этих территориях достигнута высокая степень осознания обществом ценности человеческой жизни?

К сожалению, это не так: почти 2/3 территорий ареала неблагополучия в мужской и почти ¾ - в женской популяции характеризуются высокими уровнями смертности от причин 2-ой группы (15-29-летнее население республик Алтай, Бурятия и Тыва, Забайкальского края, Курганской, Амурской, Иркутской, Сахалинской областей, а также Чукотского АО, а также мужчин республики Саха (Якутия), Новгородской и Еврейской АО и женщины Хакасии и Магаданской области). К сожалению, смертность, обусловленная поведенческими факторами риска, в этих регионах столь высока, что на ее фоне вклад высокой же смертности вследствие проблем социальной среды является низким.

Обсуждая соотношение компонент, обусловленных рисками на индивидуальном и социальном уровне, следует отметить существенные региональные различия по этому критерию: так, если в целом по России в мужской популяции явно преобладают потери, обусловленные поведенческими факторами риска: 46,3% против 37,3%, определяющихся социальными проблемами, то в региональном аспекте в 23 регионах сложилась обратная ситуация, причем на 19 территориях перевес в сторону социальных факторов превышает 5%. Еще более наглядной эта ситуация выглядит для молодых женщин: при практически равном вкладе обеих компонент в среднем по России (43,3% и 43%) перевес в пользу 2-ой компоненты зафиксирован на половине российских территорий, причем 5%-ный барьер превышен в большинстве этих регионов (33 из 41). Характерно, что это, как правило, территории из ареала благополучия: во всяком случае, из 10 регионов с максимальным перевесом 2-ой компоненты в него входило 7 территорий в мужской и 6 – в женской популяции.

Таким образом, можно констатировать, что в целом в России сформировался вектор «высокая смертность от внешних причин – высокий вклад потерь, обусловленных поведенческими факторами риска, т.е. низкая ценность жизни, прежде всего, в индивидуальном сознании», о чем свидетельствует достаточно существенные коэффициенты ранговой корреляции между региональным профилем смертности российской молодежи от внешних причин и долей потерь, обусловленных поведенческими факторами риска, составившие в настоящее время 0,4 в мужской и 0,6 в женской популяции. Закономерным представляется, что в 2000-е годы эта зависимость, как и уровень смертности от внешних причин, снизилась (в первые годы исследования коэффициент корреляции составил 0,7 и 0,6 соответственно).

Обсуждение

Обсуждая полученные результаты, прежде всего, следует указать на методологические ограничения предложенного подхода, а именно, на отсутствие четкой грани между потерями первой и второй группы, т.е. причинами, смертность от которых определяется индивидуальной или социальной ответственностью за человеческую жизнь. Наиболее наглядной иллюстрацией к этому тезису могут послужить несчастные случаи любого характера (падение, утопление, транспортные происшествия и т.д.) в состоянии алкогольного опьянения: при существующей практике заполнения первичного документа (медицинское свидетельство о смерти) существенная часть потерь, обусловленных алкоголем (т.е. относящихся к 1-ой группе), переходит во 2-ю группу. Это связано, во-первых, с необязательным характером заполнения п.19-II медицинского свидетельства (Прочие важные состояния, способствовавшие смерти), во-вторых, со сложившейся практикой постановки «алкогольного» диагноза в последнюю очередь [22]. Так, например, в случае ДТП, когда концентрация алкоголя в крови погибшего водителя превышает летальную дозу, инцидент будет обозначен как транспортное происшествие.

Еще менее определенной выглядит ситуация с потерями, обусловленными наркотиками: по данным Росстата, в 2017 г. от наркотических отравлений в России среди 15-29-летних погиб 941 человек – исходя из официальной статистики, наркотики для российской молодежи не являются сколько-нибудь значимой проблемой, что вряд ли соответствует реальности.

При обсуждении концептуальных основ предложенного подхода неизбежно встает вопрос о глубинных причинах низкой ценности человеческой жизни в России. Не углубляясь в перипетии отечественной истории, укажем, что в настоящее время такой авторитетный исследователь, как А.Г. Вишневский, связывает эту проблему с маргинальным характером большой части российского населения: согласно его концепции, вследствие ускоренной урбанизации в России в ХХ веке большая часть горожан являются выходцами из деревни максимум во втором поколении и, соответственно, сохраняют архаичные черты уклада и ценностей, присущих предшествующим поколениям, причем эти качества, сформировавшиеся в советский период, остаются актуальными и в 2000-е годы [23].

Однако более детальный анализ показывает, что даже в советский период модернизация смертности была возможна и, более того, имела выраженные предпосылки. Так, общим местом является известный факт роста продолжительности жизни, обусловленный горбачевской антиалкогольной кампанией, однако только специалисты знают, что смертность российской молодежи снижалась и в первой половине 1980-х годов, причем в мужской популяции эти сдвиги были достаточно ощутимыми: так, в 1981-1984 гг. смертность 15-29-летних мужчин снизилась на 8%, их ровесниц – почти на 4%. Напомним, что в этот период в СССР перешли к всеобщему среднему образованию, и, на наш взгляд, именно поэтому позитивные тенденции смертности сформировались задолго до антиалкогольной кампании именно в возрастных группах, получивших среднее образование [24].

Таким образом, можно предположить, что направленные усилия общества, прежде всего, в сфере образования достаточно успешно компенсируют архаичные черты общества, сохранившиеся вследствие урбанизации по ускоренной модели.

А.В. Немцов, наиболее авторитетный исследователь алкогольных аспектов российской смертности, убедительно связывает избыточные потери населения России со злоупотреблением алкоголем. Его доводы трудно оспорить, однако безусловная констатация алкоголя как доминирующего фактора риска в России (и современного, и предшествующего периода) только подтверждает постулат об алкоголизме не как первопричине, а как о социальном последствии проблем российского общества [22].

Представляется, что концептуально эти аргументы встраиваются в теорию эпидемиологического перехода, согласно которой современного, 4-го этапа достигли только постиндустриальные общества [25,26]. Однако переход на 4-й этап возможен только при соответствующем уровне и социального, и экономического развития, с одной стороны, и осознания индивидуальной ответственности за собственное здоровье – с другой.

В России 1990-е годы обернулись деградацией всех ведущих компонент эпидемиологического развития (и экономической, и социальной, и медицинской), и в этот период перед российским обществом стоял вопрос выживания, что по условию резко снижает проблемы ценности человеческой жизни [24].

В первой половине нулевых годов формировались предпосылки выхода из этого системного кризиса, прежде всего экономические (3-кратный рост ВВП на душу населения), однако в этот период продолжительность жизни стагнировала, причем эта стагнация определялась продолжающимся ростом смертности молодежи на фоне снижения ее во всех остальных возрастных группах. Только в 2005 г., при превышении среднедушевого ВВП $5000, сформировались как устойчивые позитивные тренды смертности молодежи, так и рост продолжительности жизни [27].

Наметившееся улучшение экономического фона не могло не привести к сокращению бедности в российском обществе (напомним, что в 1990-е годы подавляющая часть российского общества входила в ту или иную страту бедных), что, в свою очередь, привело к социальным сдвигам, в том числе и к повышению ценности человеческой жизни, как личностью, так и обществом.

В этом контексте более чем неожиданным представляется тот факт, что в 2013-2016 гг., при падении ВВП более чем на 40%, удалось сохранить сформировавшиеся ранее позитивные тенденции смертности (ранее негативные сдвиги в экономике совпадали с ростом смертности практически синхронно). Это позволяет предположить, что современное отношение к человеческой жизни как высшей ценности носит достаточно устойчивый характер, в том числе и среди российской молодежи. Крайне важным представляется, что наметившийся выход из экономического кризиса (рост подушевого ВВП в 2017 г. более чем на 20%) [28] позволит и в дальнейшем сохранить сформировавшуюся и в личном и в общественном сознании оценку человеческой жизни как залога успешного развития общества.

Заключение

В заключение следует отметить следующие обстоятельства:

Во-первых, потери российской молодежи от внешних причин, обусловленные низкой ценностью человеческой жизни и на индивидуальном, и на общественном уровне, в 2000-е годы продемонстрировали позитивные тенденции, при этом темпы снижения смертности, обусловленной низкой оценкой жизни на индивидуальном уровне, опережали таковые вследствие причин, обусловленных недооценкой жизни на уровне общества.

Особо следует подчеркнуть, что если в мужской популяции позитивные тенденции смертности от внешних причин определялись всей совокупностью российских территорий, то в женской популяции исключением оказались 2 дальневосточных региона (Чукотский АО и Магаданская область), рост показателей в которых был обусловлен в первую очередь поведенческими факторами риска.

Во-вторых, снижение смертности от групп причин, определяющихся ценностью человеческой жизни и на индивидуальном, и на общественном уровне, сопровождалось модернизацией их структуры, о чем свидетельствует снижение значимости убийств и алкогольных отравлений в 1-й и обморожений и пожаров – во 2-й группе, на фоне роста вклада суицидов и транспортных происшествий соответственно, что приближает российскую модель смертности от внешних причин к европейской.

В-третьих, в 2000-е годы в структуре потерь российской молодежи от внешних причин произошли существенные сдвиги: если в начале 2000-х годов она определялась в основном смертностью вследствие низкой ценности жизни на индивидуальном уровне, то к концу исследования значимость этих причин существенно снизилась на фоне роста доли потерь, обусловленных недооценкой человеческой жизни на уровне общества, а у молодых женщин значимость этих факторов на уровне личности и общества практически сравнялась.

В-четвертых, и в мужской и в женской популяции в российских регионах темпы позитивных сдвигов смертности от внешних причин практически не зависели от исходного ее уровня. При этом следует указать на гендерные различия: если у мужчин опережающие позитивные сдвиги наблюдались в первую очередь в тех регионах, где высокими темпами снижалась смертность, обусловленная поведенческими факторами риска, то у женщин – скорее вниманием к проблемам социальной среды.

В-пятых, проведенная классификация российских территорий по уровню смертности от внешних причин позволила установить, что регионы, входящие в ареал благополучия, как правило, характеризуются низкой значимостью потерь, обусловленных поведенческими факторами риска на фоне высокой доли смертности, обусловленной небезопасностью социальной среды, в ареале неблагополучия наблюдается зеркальная ситуация.

В-шестых, отмеченная зависимость уровня смертности российской молодежи от внешних причин с их структурой в контексте факторов риска позволяет сделать вывод о том, что дальнейшие позитивные тенденции смертности будут формироваться на фоне возрастающей значимости проблем социальной среды, с одной стороны, и снижающегося вклада поведенческих факторов риска, с другой.

Таким образом, можно констатировать, что с дальнейшим улучшением качества жизни в России снижение смертности молодежи от внешних причин будет происходить в первую очередь за счет осознания ценности человеческой жизни, что приведет к снижению значимости потерь, обусловленных этими причинами. Можно предположить, что дальнейшая эволюция смертности от внешних причин пойдет по «женской» модели, согласно которой роль ценностных ориентиров личности и социальных институтов практически сравнялась. По сути, это означает, что повышение ценности жизни для индивида формирует своеобразный запрос к деятельности социальных институтов, в чьи задачи входит обеспечение безопасности жизнедеятельности.

Библиография

Антонова О.И. Региональные особенности смертности населения России от внешних причин. Дис... канд. экон. наук. Москва. 2007.
Богоявленский Д.Д. Смертность от внешних причин в России. Демоскоп Weekly [сетевое издание] 2001; (29–30). URL: http://www.demoscope.ru/weekly/029/tema01.php
Стародубов В.И., Михайлова Ю.В., Иванова А.Е. Здоровье населения России в социальном контексте 90-х годов: проблемы и перспективы. Москва: Медицина; 2003. 288 с.
Иванова А.Е., Сабгайда Т.П., Семенова В.Г. и др. Смертность российских подростков от самоубийств. Москва: ЮНИСЕФ; 2011. 133 с.
Кваша Е.А., Харькова Т.Л., Юмагузин В.В. Смертность от внешних причин в России за полвека. Демографическое обозрение 2014; 1 (4): 68–95.
Семенова В.Г., Гаврилова Н.С., Варавикова Е.А., Гаврилов Л.А., Евдокушкина Г.Н. Рост насильственной смертности в России как следствие экономического кризиса. Профилактика заболеваний и укрепление здоровья 2000; (4): 1-10.
Семенова В.Г., Евдокушкина Г.H. Травмы и отравления в 2005–2008 годах: гендерные особенности, тенденции, приоритеты. Социальные аспекты здоровья населения [сетевое издание] 2009; 12 (4): 1. URL: http://vestnik.mednet.ru/content/view/151/30/ (Дата обращения: 14.09.2019).
Семенова В.Г., Никитина С.Ю., Гаврилова Н.С., Запорожченко В.Г. Проблемы учета смертности от внешних причин. Здравоохранение Российской Федерации. 2017; 61 (4): 202–212.
Смертность от внешних причин в России с середины XX века. Вишневский А.Г., редактор. Москва: НИУ ВШЭ; 2017.
Bobak M., Murphy M., Rose R., Marmot M. Determinants of adult mortality in Russia. Epidemiology 2003; 14 (5):.603-611.
Chesnais J.-C. Homicide and suicide in the industrial world; the Russian case. Population 2000; 12: 331-334.
Gavrilova N.S., Semyonova V.G., Gavrilov L.A., Evdokushkina G.N. The Response of Violent Mortality to Economic Crisis in Russia. Population Research & Policy Review 2000; (19): 397–419.
Pridemore W.A. Measuring homicide in Russia: A comparison of estimates from the crime and vital statistics reporting systems. Social Science & Medicine 2003; 57 (8): 1343–1354.
Shkolnikov V.M., Andreev E.M., McKee M., Leon D.A. Components and possible determinants of the decrease in Russian mortality in 2004–2010. Demographic Research 2013; (28): 917–950.
Андреев Е. Плохо определенные и точно не установленные причины смерти в России. Демографическое обозрение 2016; 3 (2): 103–142.
Васин С.А. Смертность от повреждений с неопределенными намерениями в России и в других странах. Демографическое обозрение 2015; 2(1): 89-124.
Иванова А.Е., Сабгайда Т.П., Семенова В.Г., Запороженко В.Г., Землянова Е.В., Никитина С.Ю. Факторы искажения структуры причин смерти трудоспособного населения России. Социальные аспекты здоровья населения [сетевое издание] 2013; 32(4):1. URL: http://vestnik.mednet.ru/content/view/491/30/lang,ru/ (Дата обращения: 14.09.2019).
Юмагузин В.В., Винник М.В. Проблемы статистического учета смертности от внешних причин в России. Проблемы социальной гигиены, здравоохранения и истории медицины 2017;(5): 265–269.
Юмагузин В.В., Винник М.В. Оценка реального уровня убийств и самоубийств в регионах России. Социологические исследования 2019; (1): 116-126.
Gavrilova N.S., Semyonova V.G., Dubrovina E. et al. Russian Mortality Crisis and the Quality of Vital Statistics. Popul Res Policy Rev. 2008; (27): 551.
Кузьменков В.А. Криминальная аномия как социальная проблема. Социологические исследования 2019; (1): 96-105.
Немцов А.В. Алкогольная история России. Новейший период. Москва: URSS; 2009. 320 с.
Вишневский А.Г. Демографическая модернизация России. Москва: Новое издательство; 2006. 608 с.
Семенова В.Г. Обратный эпидемиологический переход в России. Москва: ЦСП; 2005. 287 с.
Омран А. Эпидемиологический аспект теории естественного движения населения. В кн.: Проблемы народонаселения. О демографических проблемах стран Запада. Москва. 1977. С. 57-91.
Olshansky S.J., Ault A.B. The fourth stage of the epidemiologic transition: the age of delayed degenerative diseases. Milbank Quarterly 1986; 64: 355-391.
Иванова А.Е. Современные особенности смертности в России. В кн.: Проблемы демографического развития государств таможенного союза и стратегические подходы к дальнейшему наращиванию демографического потенциала. Материалы международной научно-практической конференции, 13-14 октября 2015 г. Москва: Экон-Информ; 2015. С. 66-71.
World bank data. URL: http://data.worldbank.org/indicator/NY.GDP.PCAP.CD (Дата обращения: 14.09.2019).

References

Antonova O.I. Regional'nye osobennosti smertnosti naseleniya Rossii ot vneshnikh prichin [Regional features of population mortality from external causes in Russia]. Cand. Oec. Sci. [dissertation]. Moscow. 2007. (In Russian).
Bogoyavlenskiy D.D. Smertnost' ot vneshnikh prichin v Rossii. [Mortality from external causes in Russia]. Demoskop Weekly [serial online] 2001 [cited 2019 Sep 14]; (29–30). Available from: http://www.demoscope.ru/weekly/029/tema01.php (In Russian).
Starodubov V.I., Mikhaylova Yu.V., Ivanova A.E. Zdorov'e naseleniya Rossii v sotsial'nom kontekste 90-kh godov: problemy i perspektivy [Russian population health in the social context of the 90s: challenges and future]. Moscow: Meditsina; 2003. 288 p. (In Russian).
Ivanova A.E., Sabgayda T.P., Semenova V.G., et al. Smertnost' rossiyskikh podrostkov ot samoubiystv [Mortality of Russian adolescents from suicide]. Moscow: UNISEF; 2011. 133 p. (In Russian).
Kvasha E.A., Khar'kova T.L., Yumaguzin V.V. Smertnost' ot vneshnikh prichin v Rossii za polveka [Mortality from external causes in Russia during halt a century]. Demograficheskoe obozrenie 2014; 1 (4): 68–95. (In Russian).
Semenova V.G., Gavrilova N.S., Varavikova E.A., Gavrilov L.A., Evdokushkina G.N. Rost nasil'stvennoy smertnosti v Rossii kak sledstvie ekonomicheskogo krizisa [The increase in violent mortality in Russia as a result of the economic crisis]. Profilaktika zabolevaniy i ukreplenie zdorov'ya 2000; (4): 1-10. (In Russian).
Semenova V.G., Evdokushkina G.H. Travmy i otravleniya v 2005–2008 godakh: gendernye osobennosti, tendentsii, prioritety [Injures and poisoning in 2005-2008: gender features, trends, priorities]. Sotsial'nye aspekty zdorov'ya naseleniya [serial online] 2009 [cited 2019 Sep 14]; 12 (4): 1. Available from: http://vestnik.mednet.ru/content/view/151/30/. (In Russian).
Semenova V.G., Nikitina S.Yu., Gavrilova N.S., Zaporozhchenko V.G. Problemy ucheta smertnosti ot vneshnikh prichin [The problems of registration of the mortality from external causes]. Zdravookhranenie Rossiyskoy Federatsii 2017; 61 (4): 202–212. (In Russian).
Smertnost' ot vneshnikh prichin v Rossii s serediny XX veka. [Mortality from external causes in Russia since the middle of XX century]. Vishnevskiy A.G., editor. Moscow: NIU VShE; 2017. (In Russian).
Bobak M., Murphy M., Rose R., Marmot M. Determinants of adult mortality in Russia. Epidemiology 2003; 14 (5):.603-611.
Chesnais J.-C. Homicide and suicide in the industrial world; the Russian case. Population 2000; 12: 331-334.
Gavrilova N.S., Semyonova V.G., Gavrilov L.A., Evdokushkina G.N. The Response of Violent Mortality to Economic Crisis in Russia. Population Research & Policy Review 2000; (19): 397–419.
Pridemore W.A. Measuring homicide in Russia: A comparison of estimates from the crime and vital statistics reporting systems. Social Science & Medicine 2003; 57 (8): 1343–1354.
Shkolnikov V.M., Andreev E.M., McKee M., Leon D.A. Components and possible determinants of the decrease in Russian mortality in 2004–2010. Demographic Research 2013; (28): 917–950.
Andreev E. Plokho opredelennye i tochno ne ustanovlennye prichiny smerti v Rossii [Poorly defined and unclear causes of death in Russia]. Demograficheskoe obozrenie 2016; 3 (2): 103–142. (In Russian).
Vasin S.A. Smertnost' ot povrezhdeniy s neopredelennymi namereniyami v Rossii i v drugikh stranakh [Mortality from injures with uncertain intentions in Russia and other countries]. Demograficheskoe obozrenie 2015; 2(1): 89-124. (In Russian).
Ivanova A.E., Sabgayda T.P., Semenova V.G., Zaporozhenko V.G., Zemlyanova E.V., Nikitina S.Yu. Faktory iskazheniya struktury prichin smerti trudosposobnogo naseleniya Rossii [The factors distorting the structure of mortality causes among working-age population of Russia]. Sotsial'nye aspekty zdorov'ya naseleniya [serial online] 2013 [cited 2019 Sep 14]; 32(4):1. Available from: http://vestnik.mednet.ru/content/view/491/30/lang,ru/. (In Russian).
Yumaguzin V.V., Vinnik M.V. Problemy statisticheskogo ucheta smertnosti ot vneshnikh prichin v Rossii [The problems of statistical registration of deaths from external causes]. Problemy sotsial'noy gigieny, zdravookhraneniya i istorii meditsiny 2017;(5): 265–269. (In Russian).
Yumaguzin V.V., Vinnik M.V. Otsenka real'nogo urovnya ubiystv i samoubiystv v regionakh Rossii [Assessment of the real level of murders and suicides in Russian regions]. Sotsiologicheskie issledovaniya 2019; (1): 116-126. (In Russian).
Gavrilova N.S., Semyonova V.G., Dubrovina E. et al. Russian Mortality Crisis and the Quality of Vital Statistics. Popul Res Policy Rev. 2008; (27): 551.
Kuz'menkov V.A. Kriminal'naya anomiya kak sotsial'naya problema [Criminal anomie as a social problem]. Sotsiologicheskie issledovaniya 2019; (1): 96-105. (In Russian).
Nemtsov A.V. Alkogol'naya istoriya Rossii. Noveyshiy period [The history of alcohol consumption in Russia. The latest period]. Moscow: URSS; 2009. 320 p. (In Russian).
Vishnevskiy A.G. Demograficheskaya modernizatsiya Rossii [Demographic modernization in Russia]. Moscow: Novoe izdatel'stvo; 2006. 608 p. (In Russian).
Semenova V.G. Obratnyy epidemiologicheskiy perekhod v Rossii [The reverse epidemiological transition in Russia]. Moscow: TsSP; 2005. 287 p. (In Russian).
Омран А. Epidemiologicheskiy aspekt teorii estestvennogo dvizheniya naseleniya [Epidemiological aspect of the theory of natural population movement]. In: Problemy narodonaseleniya. O demograficheskikh problemakh stran Zapada [The population problem. About demographic challenges in the western countries]. Moscow. 1977. P. 57-91. (In Russian).
Olshansky S.J., Ault A.B. The fourth stage of the epidemiologic transition: the age of delayed degenerative diseases. Milbank Quarterly 1986; 64: 355-391.
Ivanova A.E. Sovremennye osobennosti smertnosti v Rossii [Current features of mortality in Russia]. In: Problemy demograficheskogo razvitiya gosudarstv tamozhennogo soyuza i strategicheskie podkhody k dal'neyshemu narashchivaniyu demograficheskogo potentsiala [The problems of demographic development of the states of the customs union and strategic approaches to further increase in demographic potential]. Materialy mezhdunarodnoy nauchno-prakticheskoy konferentsii, 13-14 oktyabrya 2015 g. Moscow: Ekon-Inform; 2015. P. 66-71. (In Russian).
World bank data. [Online] [cited 2019 Sep 14]. Available from: http://data.worldbank.org/indicator/NY.GDP.PCAP.CD

Дата поступления: 22.10.2019